 На днях застрял в лифте, спускаясь с 23-го этажа построенной турками московской многоэтажки с помпезным названием. Пока вызывали техника, пока в ушах еще звучал неприветливо-равнодушный голос девушки-диспетчера, вынул из глубин своего верного, но потрепанного дипломата пухлую редакторскую папку с новым заказом на аналитическую статью в глянцевый журнал для бизнес-элиты. Москва строит три самых высоких в Европе небоскреба. Компьютерные модели стрельчатых зданий выглядели как три Гулливера на фоне купеческого центра Москвы.Какой-то шутник из редакции прицепил иллюстрацию гравюры Гюстава Доре «Вавилонская башня». В сознании всплыли странные слова «халдеи, жители Ура (УрА?) Халдейского». Ну да, и мы халдеи, и нас вылечат. Чтоб вас, юмористы! В замкнутом пространстве четко осознал, что тянуть больше нечего, и надо браться за нудную, но высокооплачиваемую работу по описанию невиданных бюджетов и безоблачных бизнес перспектив этих проектов . Рассеяно повертел в руках картинку с башней. На ее вершине разглядел согнутую в три погибели фигурку рабочего, затаскивающего на верхотуру огромный каменный блок, и мысленно с ним солидаризировался. В последнем статистическом альманахе Европейского банка реконструкции и развития отмечается, что наметившаяся позитивная тенденция к уменьшению темпов роста инфляционных ожиданий… Вдруг в кабине лифта выключился свет. Черт! Я отложил занесенный в трудовом порыве карандаш. Теперь придется остаться наедине со своими мыслями – самое ненавидимое современным человеком состояние. Примерно через час, когда мысленный диалог сбился на обсасывание бытовых и семейных проблем в стиле: «А те, что вчера, по пять, были очень большие», – за сомкнутыми створками лифта раздался бодрый и чуть насмешливый голос: – Ну что, спасателя вызывали? – Ну да, – почему-то смущенно отозвался я. – Так всегда, – наставительно продолжал голос. – Забрались на верхотуру, а о запасном выходе и не подумали. Впрочем, это наша общая беда – человеческая. Позвольте представиться – Авраам. – Ничего себе, – подумал я, – уже и евреи идут в лифтотехники. Вот что значит столичная безработица! – Гиблое дело эти башни, знаете ли, – слышался из темноты мой странный спаситель, гремя разводными ключами. – Сколько народа перевели понапрасну, когда самую первую строили – просто уму непостижимо! – Это Останкинскую, что ли? – Нечто вроде, – уклонился от ответа Авраам. – А самое противное – те, кто поухватистей, посмышленей и побеспринципней, рвутся наверх, расталкивая всех остальных, а оттуда, чуть что – и вниз головой. Душераздирающее зрелище. Вдруг в его голосе послышались сердитые, раздерганные нотки: – Ведь объяснял же им – не из кирпичей строить надо, да и не башню совсем. Нужно было внутреннее строительство вести. – Это плетеный каркас что ли, как у Шаболова? – Да я совсем не об этом, разве вы не понимаете? Вы же из нашего цеха и знаете, что все начинается в замысле, в мысли и мыслью же заканчивается. В головах башня строится, в головах! Ну, неужели трудно понять, что не так поднимаются до неба, не так! Средство подъема – в тех, кто вокруг тебя! Свяжись с ними сердцем, поднимись над башней, что воздвигнул внутри. Пусть ее снесет! – А он телепат, – подумал я – как раз о «сносе башни» я сейчас подумал. Вот только у кого ее сносит? – Объединитесь один с другим, раскройте на связях между вами общую силу – силу единства, и в своем сердце, как на лифте, поднимитесь вверх. Все три часа, что он возился с лифтом, мы провели в разговоре. В голове теснились тысячи вопросов, время неслось незаметно. Наконец, из раскрытых дверей внутрь душной кабины упал луч света. Я поднялся и протиснулся в щель. Никого рядом не было, но этому я не очень удивился. Медленно подошел к окну лестничного пролета, посмотрел в упор на закатное небо. Солнца уже не было видно, но из-за горизонта оно высвечивало пурпурным высокие раскиданные облака. Мысли текли в голове: мои и в то же время странные, чужие, без определенного копирайта, как выразился бы один мой коллега. – Что может быть общего между этим вечным небом и бесконечной возней там, внизу? Что же может соединить эти два мира – вечный, совершенный, настоящий, и мир шума и бессмысленного насилия, который мы себе создали. В жизни практически каждому из нас приходилось попробовать совершенство на вкус: либо в детстве, или в те 2-3 мига счастья, которые настолько прекрасны, что вспоминаются очень-очень редко. Одно, только одно свойство дает нам шанс туда подняться – свойство человеческого единства, когда каждый будет ощущать себя частью одного целого. Все мы – клетки одного большого тела – всего человечества и мы все взаимосвязаны – на счастье или на беду. Если продолжим тянуть одеяло на себя, то выживем не все, но если объединимся, то у человечества просто не будет слов, чтобы описать тот взлет, который испытает каждый, – сказал мне напоследок этот странный ребел, человек мира, просто Человек, Авраам.
Глеб Зиновьев
|
