 Японский журналист задает мне традиционный вопрос:– Кто ваши любимые писатели? Я даю ему свой традиционный ответ: – Жоржи Амаду, Хорхе Луис Борхес, Уильям Блейк и Генри Миллер. Переводчица смотрит на меня изумленно: – Генри Миллер? Но тут же вспоминает о том, что задавать вопросы – не ее дело, и продолжает переводить. После интервью интересуюсь, почему ее так удивил мой ответ. Говорю, что, возможно, Генри Миллера трудно назвать «политически корректным» писателем, но именно он был одним из тех, кто открыл мне гигантский мир: в его книгах заключена такая мощная жизненная энергия, какую редко встретишь в произведениях современных литераторов. – Я ничего не имею против Генри Миллера. Наоборот, я сама его поклонница, – отвечает она. – Вы знаете, что он был женат на японке? Знаю, конечно. Я не стыжусь быть поклонником кого бы то ни было и всегда стараюсь узнать как можно больше о жизни своего кумира. Когда-то я отправился на книжную ярмарку только ради того, чтобы познакомиться с Жоржи Амаду. Проехал сорок восемь часов на автобусе, чтобы встретиться с Хорхе Луисом Борхесом (и, в конце концов, съездил напрасно, в чем сам виноват: когда я увидел его, меня буквально парализовало и я не смог произнести ни слова). Звонил в дверь нью-йоркской квартиры Джона Леннона (портье попросил оставить визитную карточку, указав цель визита, и сказал, что, возможно, Джон Леннон мне позвонит, – чего я так и не дождался). Готовился посетить Биг-Сур, чтобы увидеть Генри Миллера, но он умер раньше, чем мне удалось собрать деньги на дорогу. – Японку зовут Хоки, – отвечаю с гордостью. – Мне также известно, что в Токио есть музей, где демонстрируются акварели Миллера. – Хотите познакомиться с ней сегодня вечером? Что за вопрос! Разумеется, я хотел бы побыть рядом с той, кто был близок моему идолу. Правда, к ней, наверное, едут со всего света, и журналисты, небось, осаждают ее – как-никак они прожили вместе почти десять лет. Удобно ли просить ее о встрече простому смертному? Но переводчица утверждает, что удобно, и я верю ей: японцы слов на ветер не бросают. С нетерпением жду вечера. Наконец мы садимся в такси, и после этого начинают про-исходить удивительные вещи. Мы останавливаемся на улице, куда не заглядывает солнце, так как прямо над ней проходит путепровод. Переводчица указывает на пивнушку, расположенную на втором этаже покосившегося от ветхости здания. Поднимаемся по лестнице и попадаем в помещение, где нет ни одного посетителя и где мы видим Хоки Миллер. Чтобы скрыть смущение, я начинаю слишком эмоционально превозносить ее бывшего мужа. Она ведет меня в одну из дальних комнат, где выставлена небольшая экспозиция: не-сколько фотографий, две или три подписанные акварели, книга с автографом – и больше ни-чего. Она рассказывает, как познакомилась с ним, когда училась в лосанджелесском университете. Она вынуждена была подрабатывать игрой на пианино в одном из ресторанов, исполняя французские песни на японском языке. Миллер приходил туда ужинать, ему очень нравились песни (он прожил в Париже большую часть своей жизни), несколько раз он провожал ее, а потом попросил руки. Замечаю в пивнушке пианино: оно стоит как напоминание о тех днях, когда они по-знакомились. Она рассказывает мне восхитительные истории из их совместной жизни, упоминает о проблемах, возникавших из-за разницы в возрасте (Миллеру было за пятьдесят, а Хоки не исполнилось и двадцати), вспоминает о времени, проведенном вдвоем. Говорит, что все его имущество, в том числе авторские права на книги, досталось наследникам от других браков, но это для нее не имеет значения: счастье, которое она испытала с ним, не измеришь деньгами. Я прошу ее сыграть ту же мелодию, которая понравилась Миллеру много лет назад. Она садится за пианино и поет «Мертвые листья» («Feuilles Mortes»), при этом глаза ее наполняются слезами. Мы с переводчицей тоже не в силах сдержать чувств. Пивная, пианино, отражающийся от голых стен голос японки, равнодушной к славе бывших жен Миллера, к большим деньгам, которые издатели платят за переиздания его книг, к мировой известности, которой она могла бы пользоваться сейчас. «Ради чего добиваться наследства? Мне хватило любви», – говорит она под конец, угадывая наши мысли. В ее голосе нет ни нотки горечи или озлобления, и мне нетрудно по-верить: ей хватило любви.
Пауло Коэльо "Подобно реке"
|
