 В Индии, знаете ли, все не так, как у нас. Там никому бы не пришло в голову сказать «тонкий серп месяца»: его бледный рыхловатый калач висит посреди черного неба брюхом вниз. Вороны и голуби там сухопарые, вроде самих индийцев, почти вдвое худее наших и смотрятся благородными птицами. У коров там почти не видно вымени, зато соски у собак свисают чуть ли не до земли. Да и сами коровы мелковаты, а вот козы огромны, с горделивыми, как у жирафов, шеями.
Люди там шумливы, разговаривают громко и эмоционально — но от них не услышишь грубого или резкого слова. Они неизменно приветливы и дружелюбны. Даже наш безобидный «дурак» для них — страшное оскорбление. «Хелло, мэм!» — радостно кричат, высовываясь из автобуса, школьники, и даже нищие, обыкновенно напускающие на себя жалостливый вид, иногда вдруг бросаются тебе под ноги с тем же радостным воплем, лихо метнув вперед металлическую плошку с монетками: «Хелло, мэм!»
С компанией знакомых мы путешествовали по Индии около трех недель, но я не буду сейчас рассказывать о величественных дворцах, об аскетической мощи Красного форта — резиденции Великих моголов в самом центре Дели, о гигантских индуистских храмах на юге страны, напоминающих серые слоистые мухоморы, о дивной красоты домах с ажурной каменной резьбой, ибо, если честно, все это теряется в том стремительном жизненном потоке, который захватывает тебя, едва ты оказываешься в делийском аэропорту.
«Отель, мэм? Я провожу вас в хороший отель, здесь недалеко». — «Такси, мэм? Всего пятьсот рупий, и вы в центре Дели». — «Багаж, мэм?» И уже тянется рука к моему рюкзаку. И так повсюду. Стоит тебе на секунду остановиться в любом индийском городе, как тебя тут же окружает толпа людей, готовых оказывать самые разные услуги. Индия бедна, и здесь пользуются любой возможностью заработать.
Огромные массы людей постоянно перемещаются в пространстве: машины едут по улице почти впритык друг к другу, между ними, лавируя, норовят проскочить мотоциклисты, мото- и велорикши. Со страшным грохотом проносятся старые, дребезжащие автобусы, притормаживая в любом месте, если вдруг кому-то вздумалось выйти или войти, вернее, выскочить или вскочить.
Кондукторы истошно выкрикивают остановки (они тоже есть), почти на каждой выпрыгивая наружу и громко барабаня по стенкам автобуса перед тем, как залезть обратно, — то ли сигнал водителю трогать, то ли выплеск неуемной энергии.
По той же самой улице, не соблюдая никакой рядности, катят велосипедисты и идут толпы людей (тротуары в Индии — редкость), меланхолично бредут куда-то коровы, иногда проскрипит телега с колесами в автобус вышиной, которую тянут понурые волы. Однажды на одной из центральных магистралей Дели видела даже слона со слоненком, не спеша удалявшихся в сторону окраины.
Стоит ли говорить, что ездить по индийским улицам — серьезное испытание. Светофоров нет на многих даже самых оживленных перекрестках, и, когда везущий тебя велорикша бесстрашно врезается во встречный поток, кажется, все — вот он, конец. Но поток таинственным образом расступается и плавно обтекает тебя с обеих сторон, действия рикши ни у кого не вызывают ни удивления, ни возмущения — так ездят все, моментально подстраиваясь под соседа и не ожидая ни от кого соблюдения правил.
Поразительно, но за три недели пребывания в стране мы видели всего одну аварию, и ту на пустынной сельской дороге. Быть может, кроме какой-то особой чуткости спасает небольшая скорость?
На вокзалах не протолкнешься. Обладатели билетов в общие вагоны живут здесь сутками, пока наконец сумеют втиснуться в поезд. Огромное большинство пассажиров — мужчины с одеялом под мышкой и небольшой сумкой: они едут куда-то в поисках работы. Но есть и совсем другие: целые семьи, вернее, даже кланы, с горами багажа в оцинкованных сундуках — эти, судя по всему, перебираются на новое место жительства, возможно, найдя лучшее применение своим силам.
Многие живут на улице. Когда в Дели мы возвращаемся по вечерам в свою гостиницу, на обочинах люди укладываются на ночлег. У кого-то есть картон и одеяло — это везунчики, они, как правило, уже спят, накрывшись с головой. У кого-то нет ничего: улегшись по двое валетом и оставив посередине небольшое пространство, они разводят крохотный костерок, который способен обогреть разве что их пупки.
Велорикши частенько спят на сиденьях своих колясок, согнувшись крючком и выпростав из-под пашмины (большой шарф, который при надобности служит всем, чем угодно) ноги. Утром у ближайшего забора их уже ждет парикмахер, разложивший ножницы, бритвы и расчески прямо тут же, на асфальте. Побрить, подстричь, сделать массаж лица — пожалуйста. И надо признать, аккуратно стриженные затылки индийцев обращают на себя внимание.
Часто бездомные — деревенские жители, приехавшие в город на заработки. В Бенаресе мы разговорились с рикшей (в Индии почти все учившиеся в школе довольно прилично говорят по-английски — второй государственный язык, — правда, рикши зачастую не имеют образования и могут не говорить даже на хинди — основном государственном языке, – если они, скажем, из южных провинций), он оказался безземельным крестьянином-батраком.
В деревне его ежедневный заработок составляет 30 рупий (примерно 70 центов), в городе день на день не приходится, но если повезет — то в 10 раз больше. 20 рупий он отдает за аренду коляски, 10 — за место в ночлежке, на 50 рупий ест — остальное откладывает, чтобы через 2-3 месяца, к началу сева, вернуться в деревню с приличной суммой, которая вместе с «полевыми» позволит семье дотянуть до его следующей вылазки в город. Ну а если в городе очень повезет, можно будет даже отправить ребенка в школу.
Начальное образование в Индии бесплатное, но то на одно требуются деньги, то на другое — в общем, 50 рупий в месяц уходят, и без особого везения их не выкроить. «Я специализируюсь на иностранцах», — доверительно сообщил нам рикша. И не соврал: из пяти дней, что мы провели в Бенаресе, он трижды подхватывал нас на центральной улице и после недолгой торговли довозил до нужного места.
Гостиничный повар в Бенаресе тоже оказался деревенским жителем. В деревне, на попечении брата, у него осталась жена с сыном, сам он видится с родными только два раза в год, регулярно пересылая им деньги. Его ежемесячное жалованье — 3000 рупий, жилье — матрас в подсобке — и еда за счет заведения. Зарплата, как он сам признался, небольшая, хороший повар может получать и больше, но ему нравится место — тихое, рядом с храмом, куда он ходит в свободное время, чтобы поговорить с брахманом. Забавно, что повар и сам оказался из обедневшего брахманского рода: повара-брахманы (представители высшей касты) в ресторанах нарасхват, поскольку можно есть только ту пищу, которая приготовлена представителем касты не ниже твоей.
Впрочем, вряд ли это правило строго соблюдается: еда в Индии готовится и продается на каждом шагу, ее ест огромное большинство людей. На моих глазах в Бхубанешваре брахман (их можно отличить по особому одеянию и перевязи) покупал на улице чай, не интересуясь, какого происхождения его изготовитель (хотя, конечно, Бхубанешвар — город небольшой, из таких, где про соседей все известно). Запах пряной индийской еды настигает тебя на каждом шагу. К вечеру города заволакивает мутно-желтое марево, густая смесь из бензина, дизеля (на нем ездят моторикши), керосина, газа и дыма от горящих углей — на всем этом готовят, — мешаясь с пылью и песком, так раздражает носоглотку, что очень скоро першение в горле и кашель уже не оставляют тебя ни на секунду (кашляешь как минимум неделю и по возвращении домой). Но все равно тебя тянет в этот пахучий сумрак, где все живет и движется, где уличные разговоры не прекращаются, пока не выпита последняя чашка чая (спиртного в Индии почти не пьют) — ну а потом можно и на боковую, но из соседнего номера порой еще долго доносится вполне пристойное пение — то по-индийски тягучее, то бодро-веселое, то прямо-таки настоящее бельканто.
Удивительно, что при мобилизующей энергии общего потока жизни каждый индиец сам по себе совсем не тороплив и даже зачастую лениво-расслаблен (безумные автобусные кондукторы — особый случай). Движения мужика, разбивающего кувалдой бетонную трубу, напоминают замедленную съемку, кажется, что с такой скоростью (вернее, ее отсутствием) бить кувалдой просто невозможно — замах еще туда-сюда, но вниз-то ее должна тянуть сила тяжести! Мальчишки-подручные в кафешке чистят лук с вдумчивой медлительностью игроков в шахматы. Женщины в поезде могут часами сидеть со скрещенными ногами, почти не шелохнувшись, несмотря на то, что индийский поезд — место, где тебе не дают ни минуты покоя.
Не успеваешь сесть, как тут же появляются разносчики чая, с криками «Чай-чай-чай» идущие по вагону почти непрерывной чередой (наш «чай» — слово на хинди). «Самоса-самоса-самоса», — хорошо поставленными голосами рокочут наступающие им на пятки продавцы пирожков с картошкой. И так до бесконечности, пока не приходит официант из поездной кухни и тихим голосом не осведомляется, будете ли вы что-нибудь заказывать на обед или ужин. Еду принесут тебе в купе, ибо ресторана нет.
В промежутках между торговцами (а их волна накрывает тебя на каждой новой станции) по вагону идут или ползут калеки и нищие, юркие дети с вениками бодро разметают в разные стороны скопившийся под ногами мусор, чтобы потом собрать с пассажиров дань «за уборку», а на закуску вас ждет почти обязательное шоу: пара-тройка трансвеститов споет и станцует, привлекая внимание оглушительными хлопками в ладоши и требуя за свои труды никак не меньше десяти рупий.
Трансвеститы — переодетые женщинами мужчины, зарабатывающие проституцией и подаянием — особая каста в Индии, которая пополняет свои ряды, воруя или покупая мальчиков в бедных многодетных семьях. И странное дело: индийцы, которые даже нищим детям не всегда готовы бросить жалкую рупию, почти всегда отдают трансвеститам положенную десятку. Что тут «работает» — то ли их необычная красота (а они действительно хороши и всегда элегантно одеты на какой-то полуевропейский манер), то ли умение завлечь разговором, то ли страх перед этими изгоями (в чем-то они напоминают наших цыган), — непонятно.
В некоторых индийских городах быт во многом сохранил средневековые черты (самый яркий пример — Бенарес, священный город на берегу Ганга, где мечтает умереть каждый индус), но, если верить аналитикам, по темпам роста экономики Индия догоняет передовой Китай. Следы этого роста можно усмотреть разве что в беспримерной торговой активности. По сути вся страна — один большой базар. Там, где не продают еду, продают что-нибудь еще: одежду, мебель, запчасти для автомобилей, тут же рядом золото и бриллианты. Даже самая беднота, живущая по обочинам дорог в возведенных на скорую руку шалашах или палатках, приторговывает какими-то загадочными железяками. В общем, внутренний спрос определенно растет.
Не вызывает сомнения и другое — желание вырваться из удручающей бедности: люди ищут любого заработка. Государство старается им помочь: на строительстве какого-нибудь моста или дороги трудятся несметные полчища. Гравий, например, подносят корзинами, и на каждый пяток носильщиков есть свой прораб. Пока, очевидно, индийское правительство не видит иного способа обеспечить работой миллиардное население, как сделать технологии максимально затратными. «Work for India» — гласит плакат, пристроенный возле роющейся канавы.
Результаты этой работы, на взгляд путешественника, весьма скромны. Оказавшись в центре Дели или Калькутты, не можешь отделаться от мысли, что дома не ремонтировались с тех пор, как из Индии ушли англичане. (Центр теперь — прибежище бедноты, состоятельные люди строят коттеджи в новых районах или пригородах.) Но надо отдать индийцам должное: во вполне приличном состоянии содержатся университетские городки, как правило, сияющие свежей краской, с обилием зелени, спортивных площадок и даже расхаживающими по траве павлинами. А вот правительственные здания немногим отличаются от «жилого фонда» — приоритеты очевидны.
Плотность населения в стране такова, что, проехав с севера на юг около трех тысяч километров, мы не видели ни клочка свободной земли — селенья, поля, селенья, поля. (Возможно, чуть дальше от железной дороги она есть — ведь где-то же есть джунгли и горы.) Непременный алтарь посреди одного из полей или крошечный храм, до смешного похожий на театральный макет.
Как правило, индуистские (индуизма придерживается 82% населения), изредка — мечеть (мусульман 16%, и чаще они живут в городах). Поля нарезаны мелко, каждое с непременными бортиками — чтобы задерживалась вода. Впрочем, «нарезаны» — неправильное слово. Кажется, они естественным образом обрисованы самим ландшафтом: здесь пригорок — и поле плавно обогнет его, одним своим краем вытягиваясь в полукруг. К нему лепится другое поле, которое послушно подчиняется капризам собственного куска земли.
В результате ландшафт напоминает одеяло из лоскутов самой прихотливой формы, но подогнанных друг к другу практически без единого зазора. (Система устройства полей в чем-то похожа на манеру уличного движения.) Наверное, и в этом выражается свойственный индуизму дух преклонения перед силами природы, заставляющий каждое живое существо прислушиваться к «ритму бытия» и не унывать даже в самых, казалось бы, безвыходных обстоятельствах. Возможно, ощущение того же «ритма бытия» придает неспешной жизни отдельных индийцев ту общую упругую энергию, которая захватывает тебя, едва ты ступаешь на индийскую землю. Светлана Солодовник
|
